Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна

летний день, из тех, когда жители Сиэтла надевают футболки, которые не доставали из шкафов с прошлого года, и выбираются на солнышко, гле подслеповато, словно кроты, моргают и щурятся, силясь вспомнить, куда же задевали солнечные очки.

Я светилась от гордости: обещание, данное Кейти, я выполнила. Да, у меня самой бывали времена и получше, паника нередко подстерегала меня и, неожиданно выскакивая из засады, вонзала в меня когти. И да, с выпивкой я тоже перегибала палку и ксанакс принимала чаще, чем следовало бы. Без снотворного я вообще перестала засыпать.

Впрочем, на мне теперь ответственность за дочь Кейти, все остальное ерунда. Я помогла Маре разложить вещи, а после, в наш первый вечер вместе, мы сидели в гостиной и болтали о Кейти, точно та вышла в магазин и вот-вот вернется. Я знала, что это обман, но мы обе в нем нуждались.

– Ну что, готова к понедельнику? – наконец спросила я.

– К сеансу с доктором Блум? Скорее, нет.

– Я постоянно буду рядом, – пообещала я. Что еще сказать, я не знала.

Пока Мара находилась в кабинете доктора Блум, я нетерпеливо расхаживала по приемной.

– Вы сейчас дыру в ковре протопчете. Может, пора ксанакс принять?

Я замерла и обернулась.

На пороге стоял парень, одетый в черное, с накрашенными ногтями и кучей нелепой бижутерии, которой хватило бы на целый магазин на Бурбон-стрит. Однако, несмотря на готические побрякушки, парень был по-настоящему красив. Расслабленно, ну вылитый Ричард Гир в «Американском жиголо», он прошел мимо и опустился в кресло. В руках у него была книга.

Чтобы занять себя хоть чем-нибудь, я уселась рядом с ним. От парня пахло марихуаной и благовониями.

– Ты давно ходишь к доктору Блум?

Он пожал плечами:

– Типа того.

– И она тебе помогает?

Он улыбнулся.

– А кто сказал, что мне надо помогать? «Все грезы, явь, чем жизнь полна, – лишь сон внутри другого сна»[7].

– Эдгар По, – сказала я, – заезжено до ужаса. Вот процитируй ты Рода Макьюэна – тогда я б и правда впечатлилась.

– Кого-о?

Я улыбнулась. Это имя я уже много лет не вспоминала. В детстве мы с Кейти зачитывались мудрыми оптимистичными стихами Рода Макьюэна и Халиля Джебрана, а «Дезидерату» вообще выучили наизусть.

– Рода Макьюэна. Ознакомься, рекомендую.

Ответить он не успел – дверь распахнулась, и из кабинета вышла Мара, еще более бледная, чем обычно, и явно растерянная. Как Джонни умудряется не замечать, насколько она исхудала? Я бросилась к ней:

– Ну как?

Следом за Марой появилась доктор Блум и пригласила меня в кабинет.

– Погоди, я сейчас.

– Я бы хотела работать с ней два раза в неделю, – сказала доктор Блум, – по крайней мере, до осени, пока она учиться не начнет. Еще у меня есть сеансы подростковой групповой терапии – возможно, они тоже помогут. Группа собирается по средам, в семь вечера.

– Она сделает все, что скажешь, – пообещала я.

– Думаешь?

– Разумеется. Как все прошло? Она…

– Талли, Мара взрослая. Все, что происходит во время сеансов, – информация личного характера.

– Знаю, мне просто нужно понимать…

– Личного характера.

– Ясно. А когда ее отец позвонит, что мне ему сказать? Он ждет новостей.

Доктор Блум задумалась, а потом осторожно проговорила:

– Талли, Мара очень ранимая. Мой совет тебе и ее отцу: не забывайте об этом.

– Ранимая? И что это значит?

– В словаре синонимов говорится, что это значит «уязвимая, восприимчивая, чувствительная». Ее легко задеть. Я бы советовала внимательно, очень внимательно наблюдать за ней. Во всем поддерживать. В теперешнем состоянии она склонна совершать необдуманные поступки.

– Еще более необдуманные, чем себя резать?

– Как ты понимаешь, когда девочка наносит себе раны ножом, не исключено, что однажды такая рана окажется чересчур глубокой. Как я сказала, наблюдайте за ней. И поддерживайте ее. Она очень ранимая.

По пути домой я спросила Мару, как все прошло, но она только и сказала, что «отлично».

Вечером я позвонила Джонни и обо всем ему рассказала. Он разволновался – это я по голосу поняла, – но я пообещала заботиться о Маре. И глаз с нее не сводить.

Когда Мара ушла на свой первый сеанс групповой терапии, я села работать над книгой. По крайней мере, попыталась. Пустой экран так действовал мне на нервы, что я на минутку отвлеклась – налила себе вина и встала с бокалом у окна, глядя на переливающийся огнями вечерний город.

Зазвонил телефон. Это был Джордж, мой агент, – звонил рассказать, что интерес к моей книге есть, но предложений он пока не получил. Впрочем, надежда, как он считает, не потеряна. Еще меня приглашают принять участие в шоу «Кандидат».

Ага, разбежалась!

Я как раз высказывала Джорджу, как меня оскорбляют подобные предложения, когда вернулась Мара. Я приготовила нам какао, и мы уселись на кровать, совсем как в ее детстве. Хоть и не сразу, но в конце концов Мара призналась:

– Я не могу говорить с ней о маме.

На это ответа у меня не нашлось, а врать Маре – значит оскорблять ее. Сама я неоднократно обращалась к психологам, и у меня достаточно опыта, чтобы сделать вывод, что причина моих панических атак – не только гормональные нарушения. Я прячу в себе настоящую реку печали. Она была со мной всегда, но теперь печаль поднимается и выходит из берегов. Возможно, если я потеряю бдительность, то река затопит меня и я утону. Вот только словами прошлого не вернуть, в такое я не верю, меня не спасти, даже если с головой окунуть в воспоминания. Я верю в то, что сперва ты падаешь, а потом поднимаешься и идешь дальше.

И посмотрите, к чему это меня привело…

Я обняла Мару за плечи и притянула к себе. Мы тихо болтали о ее страхах, и я сказала, что мама наверняка хотела бы, чтобы она и дальше посещала психолога. Я надеялась, что принесла Маре хоть немного пользы, но откуда мне знать, что ожидает услышать подросток?

Мы долго так просидели, и обе думали о призраке рядом с нами, о женщине, которая свела нас вместе и покинула.

На следующий день прилетел Джонни. Он попытался уговорить Мару вернуться в Лос-Анджелес, однако она уперлась и осталась со мной.

– Тебе хочется побыстрее уехать учиться? – спросила я в пятницу вечером, когда Мара вернулась со второго сеанса с доктором Блум.

Мы с Марой с ногами забрались на диван и укрылись кремовым кашемировым пледом. Джонни вернулся в Лос-Анджелес, и мы снова остались вдвоем.

– Вообще-то я побаиваюсь.

– Да, твоя мама тоже волновалась. Но университет мы обожали, и тебе тоже понравится.

– Курсы писательского мастерства – вот чего